Бывают странные сближенья…
А. Пушкин

Весной 1946 года, когда мой отец пришел с войны, жизнь казалась ему прекрасной и удивительной. Еще бы, он принадлежал к поколению родившихся в 1920 – 1923 годах, в котором из каждой сотни ушедших на фронт вернулись трое. Отец попал в их число… Он мог перекреститься двухпудовой гирей, бросить гранату на пятьдесят метров, вырыть окоп полного профиля и накрыть цель вторым снарядом. Но эти умения оказались ненужными. Семь лет службы на флоте не дали ему ничего для мирной жизни. А мирная жизнь была – покосившиеся бараки, нищие в поездах, калеки на вокзалах, хлебные карточки и объявления: требуются, требуются, требуются….

Не знаю, почему он не пошел в молотобойцы, а пошел в бухгалтеры (два объявления висели рядом). И для того и для другого способности у отца были: красивый почерк с витиеватой банковской росписью, очень приличная грамотность для главстаршины Тихоокеанского флота и тяжеленные кулаки (он был отчаянным боксером, так что имел даже прозвище «Сенька-лихой».

Когда отец в 1946 году стал учеником счетовода (он безошибочно перемножал в уме трехзначные числа), до него быстро дошло, что его, высококлассного специалиста по артиллерийской инструментальной разведке, может провести любой проныра-кладовщик. Он начал учиться бухгалтерскому ремеслу и учил других. О лекциях его ходили легенды, и командирский баритон его был слышен с четвертого этажа учебного корпуса аж до первого. Учебный отдел просил его закрывать двери в лекционную аудиторию, поскольку студенты других потоков отвлекались. Лекции его слушал даже знаменитый Арон Семенович Маргулис, зав. кафедрой ВЗФЭИ. А Нархоз и был филиалом ВЗФЭИ. Я тоже слушал его лекции, правда, не в Нархозе, а в НЭТИ, где учился на модной тогда специальности АСУ и получил престижную в ту пору специальность инженера-экономиста.

В начале семидесятых принято было считать, что АСУ может все. Мой руководитель А.Д. Коробкин получил даже премию Совета Министров СССР за АСУ «Барнаул». Энтузиасты говорили: «Мы научим всю Россию!» И в АСУ подсистема финансово-бухгалтерской деятельности (читай – бухгалтерия) занимала очень заметное место. Я постоянно общался с бухгалтерами, участвовал в обсуждении проектных решений, да просто говорил с ними о жизни. И был совсем не очарован – пожалуй, удручен. Те, кто вызывал профессиональный и личный интерес, были скорее исключением из правила, нежели «лицом» профессии. Потом я поинтересовался у отца, почему он не пошел главбухом на крупное оборонное предприятие, куда его неоднократно приглашали. Отец ответил очень коротко: «Учить бухгалтерии – это одно, а быть бухгалтером – совершенно другое!».

Более пространный ответ дала литература – мировая, русская и советская. Когда я писал популярную книгу о профессии «Я б в бухгалтеры пошел», изданную огромным по тем временам тиражом 50 тыс. экз., я выделил там главу «Бухгалтер в искусстве». Собрал для этого гору источников, прежде всего литературных. И образ с их страниц, с прискорбием отмечу, возникал просто отталкивающий. Большую роль в этом сыграла великая французская литература и самый «плододитый» ее мэтр Оноре де Бальзак.

Бальзак просто ненавидел бухгалтеров, и его художественный талант сильно подорвал престиж профессии. Бальзак писал, что среди счетных работников «можно было встретить лысых зябких субъектов, обмотанных фланелью, ходивших в потертом заношенном платье, с тростью из терновника и с неизменным зонтиком в руках. Эти люди, стоящие где-то между безбедно живущими швейцарами и полунищими рабочими, слишком далеки от административных верхов, чтобы мечтать о каком-то повышении, и играют роль пешек на шахматном поле бюрократии. При виде их странных физиономий трудно решить – чиновничье ли ремесло превращает этих млекопитающих в кретинов или они занимаются таким ремеслом, потому что родились кретинами».

Пушкин, надо заметить, Бальзака очень не любил, прежде всего за чудовищные многословные подробности времени, места, обстоятельств, которыми пестрели его романы. Сам же он, возражая Бальзаку, писал своим друзьям, представляя Повести «покойного Ивана Петровича Белкина»: «Кто б он ни был, этот Белкин, а только писать надо именно так – просто, коротко и ясно». К бухгалтерам Пушкин относился с уважением и даже через своего друга Соболевского искал бухгалтера (из круга знаменитого русского теоретика счетоведения Мудрова) для сведения счетов по хозяйству Большого Болдина.

«Чем они живут – загадка даже для начальников» – ключевая бальзаковская фраза для понимания отношения к бухгалтерам в XIX веке. Бухгалтера не уважали. Не то что в Средние века – тогда оценка бухгалтера была более позитивной. Ведь основная масса населения не умела ни читать, ни писать. А бухгалтеры умели и то и другое и становились все нужнее. Сохранились, например, послания Пугачева (которые он диктовал) о поиске «книжных людей», умеющих, в частности, вести учет.

Правда, от понимания нужности и полезности далеко до симпатии. Крестьяне это чувствовали очень точно и во время бесконечных бунтов (как положено в России, «бессмысленных и беспощадных»)  первым делом убивали приказчиков и сжигали счетные книги с перечнем недоимок. В XX веке кое-что изменилось, но не радикально.

Проще вспомнить тех немногих, кто с интересом и теплотой писал или хотя бы упоминал бухгалтеров. Тех, кто мимоходом или специально поливал их черной краской, тьмы и тьмы, от никому не известных писак до нобелевских лауреатов. Толстой и Достоевский, Чехов и Бунин, Платонов и мой любимый Булгаков… По страницам их произведений бродят бухгалтеры – бюрократы и буквоеды, злые недалекие люди, в лучшем случае – надежные комические фигуры, как в пьесах Михалкова или фильме «Укротительница тигров». Когда Шостакович приехал с концертами в Париж, отец современного экзистенциализма Жан Поль Сартр после встречи с ним дал ему такое определение: «Гений с лицом бухгалтера». Предполагая, тем самым, что бухгалтер гением быть не может.

«Свисающие на шнурах лампы струят мертвое сияние на высокие конторки, на лысины, на землистые лица в очках, склоненные над гроссбухами и ресконтро. Обладатели этих лиц так же жестки и сухи, как бумага конторских книг, и когда они шевелят губами, кажется, что губы шелестят, как переворачиваемые страницы. На бумаге растут колонки и столбики цифр. Люди контор знают единственный аромат – аромат хрустящих цветных бумажек, на которые скучными узорами ложатся цифры и слова на всех языках земли» (Борис Лавренев. «Срочный фрахт»). «Царство жадности» – вот что такое бухгалтерия, по мнению крупного советского писателя. Вот и И. Ильф с Е. Петровым сделали своего подпольного миллионера А.И. Корейко бухгалтером, точнее, счетоводом второго разряда в конторе «Геркулес», с черными нарукавниками, счетами и каким-то несимпатичным умением перемножать в уме огромные числа.

Немного подправил образ бухгалтера Даниил Гранин в романе «Искатели» – бухгалтеры названы там «изобретателями средств, которые повышают рентабельность». Потом появились повесть Бориса Полевого «Золото» и роман Евгения Дубровина «Дивные пещеры», где бухгалтер Петр Глебов стал уже главным и очень положительным героем, наделенным «бухгалтерской точностью мыслей и поступков».

Вероятно, пробуждение интереса к бухгалтерам позволило молодому сценаристу В. Трунову и режиссеру А. Смирнову в фильме «Белорусский вокзал» сделать бухгалтера одной из центральных фигур. Фильм вызвал огромный общественный резонанс, и немалая доля в этом успехе принадлежала Анатолию Дмитриевичу Папанову, который сыграл роль главного бухгалтера Николая Николаевича Дубинского. «Какой ты незаменимый», – усмехнулся в фильме его товарищ. Это определение (незаменимый не в служебно-должностном, а в этическом значении) могло бы служить точным ключом к раскрытию характера Дубинского.

Москва. Мосфильм.

Уважаемый Анатолий Дмитриевич!

Вот уже несколько дней я нахожусь под впечатлением фильма «Белорусский вокзал». Вам удалось создать такой правдивый характер главного бухгалтера Николая Николаевича, что я видела перед собой не какого-нибудь экранного героя, а живого человека – моего отца. Именно таким был папа. «Законник», как его иронически называли те, кто стремился обойти законы, но неизбежно встречал на своем пути главного бухгалтера с его инструкциями, параграфами и постановлениями. «Чудесный, справедливый человек», – говорили другие, которым он при помощи тех же законов помогал добиваться справедливости.

Эти и подобные ему письма читал А.Д. Папанов на встрече в Новосибирском клубе бухгалтеров. К сожалению, такой симпатии ни до, ни после «Белорусского вокзала» образ бухгалтера в нашем искусстве не вызывал.

Конечно, сами бухгалтеры давали к тому основания. В 1921 году академик Струмилин (будущий творец балансовой реформы), классифицируя труд, выделил в нем пять категорий:

– автоматический рефлекторный труд (верчение мельницы);

– полуавтоматический привычный труд (машинистка);

– шаблонный исполнительский труд по указке (токарь, бухгалтер);

– самостоятельный труд в пределах задания (учитель, инженер);

– свободный творческий труд (художник, ученый).

Характеристика третьей категории труда сводилась к следующему:

«Задания и приемы многообразны, но заранее изучены и строго определены инструкциями и чертежами. Необходимы внимание и работа памяти. Самостоятельно комбинировать не приходится. Выбор приемов строго ограничен. Воля малоактивна».

Вероятно, такое восприятие бухгалтерского труда побудило И.В. Сталина в одной из своих работ назвать бухгалтера «винтиком государственной машины». Эта формула имела огромные общественно-политические последствия. А услышали бы такое определение американские бухгалтеры! Ведь в Америке с давних пор говорят: «Мнение бухгалтера старше Конституции»!

Англоязычный бухгалтер верит в собственную непогрешимость и всерьез полагает, что истина не может быть записана в первичном документе, законе или конституции. Каждому свободному человеку дано от Бога понимание этой истины, и он вправе беспристрастно сопоставлять решение той или иной финансово-хозяйственной ситуации с требованиями нормативных документов. И если эти требования, по мнению независимого и свободного бухгалтера-профессионала, не позволяют ясно и точно отразить ситуацию или операцию в бухгалтерском учете, бухгалтер делает так, как считает нужным, описав сделанное в пояснительной записке. И оспорить его решение можно только в суде.

В этом корни американского капитализма и американской бухгалтерии, сформированные янки Севера. Общественное сознание на Севере – продукт протестантской этики, главным образом, кальвинистского толка. А основа кальвинизма – непоколебимое убеждение его адептов, что Господь всегда с ними, а значит, они всегда правы!

Я встретился с американским бухгалтером впервые в конце восьмидесятых в г. Милуоки, штат Висконсин, на приеме у мэра. Звали этого бухгалтера Симон Демпфер, эмигрант во втором поколении. Когда нас представляли друг другу, я сразу вспомнил Чехова: «Нет такого предмета, который бы еврей не взял в качестве фамилии». Но его ощущение собственной значимости было превосходным, как у всякого американского бухгалтера, который искренне убежден, что там, где нет американского учета, учета нет вообще. «Что, в России есть-таки двойная запись? Кто бы мог подумать!» – говорил мой собеседник с одесским акцентом.

Об основах американской бухгалтерии рассказывал мне мой учитель Александр Самойлович Наринский еще в середине семидесятых, в Ленинграде, в кабинете с видом на канал Грибоедова. В те времена озвучивание такой информации могли посчитать провокацией или низкопоклонством перед Западом. Но Наринский ничего не боялся, он прошел огни и воды и жизнеописание его походило на авантюрный роман.

К началу нэпа он уже закончил коммерческое училище по специальности «Бухгалтерский учет», а затем, экстерном – Институт народного хозяйства им. Плеханова, получив диплом с отличием. Одну из первых его статей по калькуляции в животноводстве заметил сам Бухарин, и даже говорил с ним. Но уйти в науку ему не дали. Наринского пригласили на работу в ОГПУ – НКВД. Еврейский юноша не имел возможности отказаться от такого предложения. И он ушел под крыло Ягоды, потом Ежова, потом Берия. Несколько раз был Наринский на встречах со Сталиным.

В 30 – 40-е годы НКВД превратился в огромный концерн, строивший все: от военно-морских баз до уникальных заводов вроде «Норильского никеля». Даже высокогорную базу альпинистов на Эльбрусе, так называемый «Приют одиннадцати», тоже монтировал военно-строительный отряд НКВД. В период строительства туда добирались и Ягода и Ежов, а когда построили (в 1938 г.), в Приют поднялся и Берия, тогда уже нарком, причем, ножками, ибо иного способа подъема просто не было. Наринский вспоминал, что его тоже приглашали, но времени так и не нашлось. «Теперь жалею», – грустно замечал профессор.

Этот легендарный Приют даже немцы не тронули, когда уходили с Эльбруса в 43-м году, а последняя группа немецких альпинистов покинула еще довоенный приют в мае 1941-го, за месяц до начала войны и за год до того, как гитлеровцы установили свои флаги на вершинах Эльбруса. Вот какие интересные вещи рассказывал мне Наринский.

Главным строительно-монтажным управлением НКВД был ГУЛАГ. Наринский стал его главным бухгалтером, и книга его мемуаров называется «Записки главного бухгалтера ГУЛАГа». Он разработал свою систему учета и подбирал для нее десятки и сотни специалистов, спасая их тем самым от общих работ – от смерти. Время жизни зеков на строительстве того же «Норильского никеля» ограничивалось тремя месяцами, потом завозили новых. Наринский спас немало народа, в том числе знаменитого впоследствии профессора Эриха Карловича Гильде, который был гражданином Немецкой республики Поволжья. Когда республику расформировали, многие ее граждане оказались в лагерях от Караганды до Магадана.

В Новосибирске Наринский работал с Робертом Эйхе, первым секретарем Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), хотя сам никогда не был членом партии. «Наверное, меня держали для примера, что у нас не все коммунисты», – вспоминал он. Эйхе он и предложил организовать выставку достижений сельского хозяйства Нарымского края, поскольку хорошо знал существо дела и не раз там бывал. Идея была поддержана и выставка состоялась в Новосибирске в 1935 году. Проводилась она, конечно, под крылом НКВД, но посещали ее и мирные люди, чей бронепоезд, как известно, стоял на запасном пути.

Выставка потрясла даже знатоков: масло лучше вологодского, зерно не хуже алтайского, картофель лучше костромского. Все это было выращено руками тысяч раскулаченных, чьи семьи выбрасывали с барж на глухие обские берега. На обзаведение в лучшем случае давали топор, лопату, зерно и картошку – устраивайтесь! Через пару лет вместо землянок избы и закрома полны! «Вы думаете, почему так получалось? – спрашивал Наринский. – Потому что там не было советской власти! Были только комендатуры, и царь и бог – начальник комендатуры. И все решалось по здравому смыслу. Теперь в Нарыме кроме музея ссыльнопоселенцев – ни-че-го! И продукты туда надо завозить северным завозом!».

Всю войну Наринский строил – сначала военно-морскую базу под Таллинном, потом рокадную дорогу под Сталинградом (рельсы для нее сняли с уже построенного БАМа, где Наринский тоже успел поработать).

Когда грянула смерть Сталина и все последующие события, Наринский ушел в отставку и принялся учить желающих бухгалтерскому учету. В 56 лет он защитил кандидатскую, а вскоре и докторскую диссертацию и возглавил кафедру бухгалтерского учета в Ленинградском финансово-экономическом институте им. Вознесенского.

Эту кафедру помимо высочайшего профессионального уровня ее преподавателей я вспоминаю в связи с уникальными внутрикафедральными поэтическими вечерами. Тон задавал, конечно, Наринский. В ряду его любимых поэтов первое место занимала Анна Ахматова. Наринский мог ее читать часами. Он был с ней знаком, как сейчас принято говорить, частным образом, в 40-х годах, по поводу ареста Льва Гумилева. А лучшим русским писателем XIX века он считал Лескова. Не Достоевский или Гоголь, а Лесков! На наше удивление он отвечал: «Коллеги, вы плохо знаете русскую прозу! А это для бухгалтера недопустимо!».

Сейчас я его понимаю. К сожалению, средний российский бухгалтер не только русской прозы не знает – у него нелады с русским языком. И это не только наша национальная особенность. Недавно мы катались на Алтае на лыжах с Жаком Ришаром, профессором университета Дофин в Париже, одним из крупных современных теоретиков бухгалтерского учета. Прежде мы с ним встречались в Альпах, в Копенгагене, Вене и везде ставили «совместные культурные точки»: Венская опера, Датский королевский балет, галерея «Тэйт» в Лондоне, музей Ван Гога в Амстердаме. Но коллеги нас слабо поддерживали – им бы в казино или в Лидо, не говоря уже о квартале красных фонарей.

Мой лондонский знакомый профессор Грэм Карр в юности играл в группе Мика Джаггера с простым названием «Роллинг Стоунз». «Потом пути наши разошлись, – говорит Грэм. – Я стал отличником университета и экспертом Всемирного банка, ну а Джаггер – это Джаггер!». В Новосибирске мы «вышивали» с ним на двух гитарах что-то из ранних битлов. Тогда я и спросил Грэма (представителя крупнейшего бухгалтерского сообщества АССА): «Коллеги вас понимают? Я говорю не о профессии, а о таких вот движениях души». «В основном нет, – ответил Грэм, – у нас в Англии очень строгие правила добропорядочного поведения, не дай бог их нарушить! По ночам на мотоцикле я гоняю в парике и в маске». «Но это же не повод менять профессию», – говорю я. «Нет, конечно, – ответил Грэм. – Вы же сами написали в своей книжке, что бухгалтерия неисчерпаема, как сама жизнь, и меняется вместе с жизнью. Более того, именно бухгалтерия часто помогает выжить, защитить себя, свое дело». «О, да», – ответил я ему, вспоминая долгую историю «Терпсихоры» – общества любителей балета, горнолыжного клуба «Сибиряк», Фонда молодежной инициативы.

Я был создателем и активным участником этих обьединений, причем, и в качестве знатока предмета (балетный эксперт, член Федерации горнолыжного спорта СССР) и в качестве экономиста-бухгалтера. (Не зря Пушкин заметил, что бывают странные сближенья. Это по поводу «Графа Нулина», переписанного набело 13 – 14 декабря 1825 года, когда друзья его стояли на Сенатской площади.)

Помню телеграмму Минфина России главному контролеру-ревизору по Новосибирской области Матвееву: «Проверить закрыть вредное общество Терпсихора». Но бухгалтеры встали стеной. И ревизоры не нашли никаких нарушений. Потом то же самое было с горнолыжным клубом «Сибиряк», да и на ФМИ обрушивались контрольно-ревизионные репрессии. Все потому, что самостоятельность была подозрительна и очень непривычна. А ведь в «Терпсихоре» долгое время учет вела инженер-патентовед, а в клубе «Сибиряк» – доцент кафедры физики. Бухгалтерия стала их второй грамотностью. Это, конечно, не выход, но явление показательное.

Вдохновляет и изменение отношения к бухгалтерии и бухгалтеру на самом высоком уровне. Не так давно, закрывая Всемирный конгресс бухгалтеров в Париже, президент Франции Жак Ширак полчаса говорил о бухгалтерском учете, свободно оперируя терминами «актив», «пассив», «дебет», «кредит», «сальдо» – и без бумажки! В заключение Ширак назвал бухгалтеров послами мира, ибо без их договоренности между собой любая дипломатия бессильна.

Порядок в мировом хозяйстве зависит от разумных и точно исполняемых правил, и бухгалтер здесь едва ли не ключевая фигура!