В этом году  нельзя будет обойти вниманием 90-летие Октябрьской революции. Хвала и хула – не самые лучшие способы отметить этот юбилей. Беспристрастный научный подход к проблеме – гораздо более эффективный способ разобраться в истоках событий совсем недавней истории.

Трагические левокоммунистические эксперименты 1917 – 1920 гг. как будто бы завершились к 1921 г. переходом к рациональным методам хозяйствования, связанным с новой экономической политикой. Но и нэп оказался недолговечным и продержался только до 1928 г.

В нашей литературе встречались попытки объяснить переход к модели «сталинского социализма» исключительно субъективными причинами: намерениями руководителей большевистской партии и Советского государства, их амбициями, личностными качествами и даже болезнями. Обычный мотив такого рода публикаций сводился к тому, что «сталинский социализм» был построен исключительно с помощью насилия, зижделся на насилии и практически не имел социальной базы.

Такого рода объяснения – сильное упрощение. Добросовестный взгляд на историю требует более корректных объяснений российского феномена. Личностными качествами «вождя» очень трудно объяснить, каким образом эта модель сохранялась почти нетронутой еще 40 лет после смерти И.В. Сталина. Тут нужен иной – политико-экономический поход. Прежде всего, стоит обратить внимание на социально-классовую структуру советского общества середины 20-х гг.

Я не без опасений предлагаю свою версию.

Главной причиной возникновения и длительного существования сталинской модели государственного социализма послужил крестьянский облик страны, в которой осуществлялась «пролетарская» власть.

Не будем забывать, что в стране «победившего пролетариата» 80 % населения составляли крестьяне и лишь 10 % – рабочие. А крестьянство никогда в истории, даже в эпоху «развитого феодализма», не было однородной массой.

Статистика социального расслоения русской деревни накануне периода индустриализации показывает следующее. Более трети деревенского населения составляли бедняки, ведущие хозяйство по преимуществу с отрицательным воспроизводством, и сельские пролетарии-батраки, вовсе безземельные. Такие люди весьма восприимчивы к идее благосостояния за чужой счет и готовы достичь его ценой решительной атаки на богачей, к которым они приписывают и просто «справных» хозяев. Отобрать имущество у богатых и установить царство уравнительного счастья, в котором никому не дозволено выделяться из однородной, но сытой массы, – вот мечта бедняка. Ему понятны леворадикальные лозунги красногвардейской атаки на капитал, захвата, экспроприации.

На другом полюсе социального спектра деревни мы видим действительного богача, «капиталиста», «кулака». «Кулака» новой, нэповской генерации (старые расстреляны еще в 1919 г.), возникшего в результате дифференциации мелкотоварного хозяйства под воздействием стихийных рыночных сил. Таких хозяйств в деревне всего около 4 %, но именно они являются главными нанимателями бедняцкой рабочей силы и арендаторами земли с той поры, как это стало разрешено (и даже раньше). Они ведут расширенное воспроизводство. Эти люди удачливы в хозяйствовании и им нежелательно вмешательство властей в рыночную «игру». Для них бедняк – лодырь и неумеха, который сам виноват в собственных несчастьях. К тому же бедняк не прочь прибрать к рукам нажитое им, «кулаком», богатство. Такой крепкий хозяин чутко прислушивается к идеологам «правого реформизма» среди большевиков, которые ратуют за нормальный воспроизводственный процесс, свободный рынок, создающий «равные условия» для всех.

И наконец, основная масса российских крестьян – середняки, составлявшие в 1924 г. более 61 % хозяев. Это самая массовая, но и самая нестабильная часть крестьянства. Осуществляя простое воспроизводство, середняк хочет, но не может разбогатеть и страшно боится пролетаризации. Он мечется между ультрареволюционностью бедняка и основательностью крепкого хозяина, может блокироваться с бедняком в борьбе с кулаком, монополизировавшим местный рынок, но может объединиться и с кулаком против притязаний сельских пролетариев и деревенских люмпенов.

Перспективы середняка туманны и неопределенны. Страх перед будущим, неустойчивость социально-экономических и классовых позиций толкает его к поиску «сильной руки», «крепкой власти», «вождя», особенно такого, который обещает, что не позволит ему разориться, поможет в случае крайней опасности, защитит от несправедливых притязаний и кулака и бедняка. Этот крестьянин пойдет за тем олицетворением «вождизма», который выглядит уверенным в своей правоте, «успешно» побеждает, а потом и уничтожает одного за другим своих противников слева и справа. Возникает представление, что «вождь» и есть самый «правильный» и крепкий правитель. К тому же он не угрожает экспроприацией земли, как рьяные сторонники «первоначального социалистического накопления». Нет, говорит он, «левые» не правы, нельзя отнимать землю у крестьян, надо крестьян кооперировать. Он не поддерживает кулаков, как сторонники «правой оппозиции». Нет, говорит он, «правые» не правы, мы не будем работать на кулаков, мы, напротив, уничтожим кулаков как класс. И вообще, если вы пойдете за мной, жить станет лучше и веселей.

Если сегодня ученым не всегда удается разобраться во всех перипетиях идейно-политической борьбы конца 20 – начала 30-х гг., то крестьянину тех лет это было трудно вдвойне. Ведь все крупные деятели большевистской партии выступали «за народ» и «за социализм», но один из них как-то всегда оказывался «правильным» борцом за справедливость, а другие сходили со сцены с клеймом врагов. Этот внешний политический результат и сбивал с толку основную часть населения страны – среднее крестьянство. И хотя неясно было, куда этот вождь приведет, но если уж вверять кому-то свою судьбу, а вместе с тем и заботу о стабильности государства, то не сильной ли и справедливой руке?

Шестидесятилетнее господство сталинизма без социальной базы – теоретический абсурд. Сталинизм опирался на двоякого рода социальные силы.

Левая антибуржуазная и антикулацкая демагогия привлекала бедняцкую часть деревни и люмпен-пролетарские слои. Не следует забывать, что в силу неразвитости промышленности разоряющиеся крестьяне отнюдь не всегда становились рабочими, они пополняли ряды деклассированных элементов города и деревни. Эти «генералы песчаных карьеров» имели психологию не производителей, но потребителей, а сталинская пропаганда давала им надежду на лучшее будущее, по крайней мере, за счет нэпманов и «кулаков».

Среднее крестьянство в своей основной массе надеялось на «вождя», как раньше надеялось на царя, полагая, что он поможет им избежать крайностей внутридеревенской борьбы. К тому же Сталин обещает вроде бы неплохие перспективы: жить артелью, чуть ли не общиной, но хозяйствовать самостоятельно, выполняя лишь определенные налоговые обязательства перед государством. Государство обещает помочь с техникой, семенами, агротехническим и зооветеринарным обслуживанием, кредитами. Бедняки войдут в колхоз и не будут больше враждовать, кулаков экспроприируют и вышлют – чем не жизнь!

Перспективы казались радужными: всем хотелось жить без борьбы, под заботливым крылышком государства, в стороне от крайностей конкуренции и классовых схваток.

Кто же знал, что все эти программные установки периода колхозизации обернутся такими бедствиями? Вряд ли кто из крестьянской массы обратил внимание на тот угрожающий факт, что в 1925 г., когда деревня после эпохи «военного коммунизма» расправила плечи, руководство страны в полный голос заговорило о необходимости ускоренной индустриализации. И тут же встал вопрос о накоплениях. Пока оппозиционеры спорили о том, где взять средства для инвестиций, Сталин прислушивался и ждал. Когда же он понял, что авторитет его укрепился, а в народе появилась вера в его непогрешимость, он принял решение: единственным поставщиком накоплений и рабочей силы для промышленности может быть только крестьянство. Стране нужна крупная индустрия и надежная оборона, а раз так, то абстрактные гуманистические цели социализма могут подождать. Впрочем, даже в своих теоретических работах Сталин говорил о гуманизме социалистического строя  нехотя. Не в этом он видел его основную цель.

Сталинизм победил. Оппозиционные силы, стравленные друг с другом, не смогли оказать сопротивления. Власть безропотно была отдана Сталину, а он ее, не сомневаясь, взял.

Ускоренное продвижение по пути строительства «нового общества» стало главной политической задачей. Проблема темпов индустриального развития приняла фетишистские формы. Благодаря невероятным усилиям народа были достигнуты действительно уникальные результаты. За две пятилетки Россия превратилось в индустриальную державу. Вот бы здесь и остановиться, показав «замечательные преимущества» государственного социализма, когда западный мир поражен «великой депрессией» 1929 – 1933 гг.

Но экономист не может рассматривать результаты без соотнесения их с затратами. За счет чего были достигнуты уникальные темпы? Как они отразились на жизни рядовых граждан?

Вот лишь несколько фактов в хронологической последовательности.

В 1927 г. рабочих крупной промышленности во всем СССР было 2,3 млн чел., а административный аппарат насчитывал 2 млн чел., содержание которых обходилось в 2 млрд руб.

В первом же году первой пятилетки была введена карточная система распределения хлеба, просуществовавшая до января 1935 г.

В июне 1929 г. была узаконена обязательность продажи государству «хлебных излишков» зажиточными крестьянами. У «кулаков» экспроприировано 3,5 млн т зерна вопреки ранее данным гарантиям свободы продажи хлеба.

В 1930 – 1931 гг. выдворено на поселение 381 тыс. крестьянских семей (около 1,8 млн чел.).

К концу 1930 г. 40 % капитальных вложений было заморожено в незавершенном строительстве.

В 1931 – 1933 гг. в стране разразился очередной голод. В тот же период экспортировано 70 млн пудов зерна.

В 1931 г. учреждается ГУЛАГ – Главное управление лагерей.

В 1932 г. принят закон, наказывающий расстрелом за хищение колхозной собственности (закон о «пяти колосках»).

В 1932 г. введена единая паспортная система с обязательной пропиской граждан.

В январе 1933 г. принята директива, запрещающая выезд крестьян из голодающих районов.

В декабре 1939 г. принято постановление «О мероприятиях по улучшению трудовой дисциплины», предполагающее увольнение за 20-минутное опоздание на работу.

В июне 1940 г. принят указ о 8-часовом рабочем дне при семидневной рабочей неделе. Уход с работы и несоблюдение стандартов качества стали приравниваться к вредительству.

Такого рода примеров можно найти множество. Страна приобретала мощь – люди превращались в «винтики» огромной бюрократической машины. Промышленность бурно росла – люди испытывали постоянный дефицит товаров первой необходимости. Армия оснащалась новым вооружением – люди трепетали от возможности увольнения из-за незначительного проступка с последующими репрессиями.

Люди, как всегда, жили и трудились ради государства. Государство давало людям образование, медицинское обслуживание, пенсии, но и держало их в постоянном подчинении и страхе. Древняя восточная система государственного патернализма восторжествовала. Но сказать, что граждане сильно сопротивлялись, тоже нельзя. Государственный патернализм комфортен.

В результате интенсивных экономических преобразований в 1928 – 1940 гг. в стране были сделаны значительные шаги в сторону индустриальной цивилизации. Но социально-экономическая форма не соответствовала содержанию. Капитализм был разрушен, а социализм в его классической модели не создан. Ведь классическая модель социализма предполагает три важнейших компонента:

– высокий уровень благосостояния населения;
– высокую степень демократизма в гражданском обществе;
– высокий гуманизм отношений между людьми.

Ничего этого в России не было.

Усеченная модель социализма во второй половине 30-х гг. была объявлена подлинным социализмом, что и нашло свое отражение в Конституции СССР 1936 г.

На двадцатом году Советской власти трудящиеся, особенно рабочие, все еще жили надеждами на будущее. Когда же грянула Великая Отечественная война, все другие интересы, кроме спасения Родины, отодвинулись на второй план. Опыт мгновенной мобилизации ресурсов в нужное время и в нужном месте, приобретенный за годы первых пятилеток, очень помог во время войны. Страна и народ выдержали этот трагический экзамен. И вместе со страной экзамен выдержало государственное устройство.

Сентенции по поводу того, что наши воины защищали Родину, а не строй, ничего не объясняют. В таком случае «чувство Родины» умаляется до уровня инстинктов. Пусть этот строй не был подлинным социализмом (назовем его мягко – советским вариантом социализма, государственным социализмом), но он устраивал граждан нашей страны и именно его народ защитил в схватке с фашизмом.